Татьяна Рябоконь: «Что тут итожить – я хочу продолжать»

На сцене Небольшого драматического театра состоялся очередной показ «Разумных встреч» - спектакля-капустника, творческого вечера и концерта в одной ипостаси, который никогда не повторяется и каждый раз открывает артистов НДТ с неожиданной стороны. На сей раз, он был посвящен актрисе Татьяне Рябоконь, благодаря которой, собственно, этот проект и появился на свет. О том, как она чувствовала себя в этот волнительный день и как вообще сейчас обстоят дела в «театре, который вызывает зависимость», мы с ней и поговорили.

- Недавно состоялся очередной показ самого необычного спектакля НДТ «Разумные встречи», автором и ведущей которого ты являешься, но на сей раз тебе выпала роль быть не хозяйкой вечера, а его главной гостьей. Расскажи, каково это было?

- Расскажу, это было занятно. Когда коллеги мне говорили, что это большой страх и стресс - быть героем «Разумных», я думала, это кокетство. Потому что я знаю проект изнутри – с каким интересом и открытым сердцем коллеги каждый раз его готовят, никто не по принуждению; вижу по зрителю, что это не может не нравиться и бояться результата просто глупо. А когда я оказалась главным героем… я не то что боялась, мне было неловко оттого, что я в центре такого события. То есть, мне-то самой все происходящее нравится, а вот интересно ли другим на это смотреть?! Когда я бывала в роли ведущей, у меня не возникало такого вопроса.

- Волновалась накануне, не спала?

- У меня был такой трюк. Незадолго до этого мы договорились с моим преподавателем по фортепиано, Марией Васильевой, что я сыграю какую-то вещь. Но потом я понимаю, что по организационным моментам клавиши не успеют быть куплены к марту, а играть классику на том, что есть – невозможно, стало быть, номера не будет. И даже как-то внутренне обрадовалась этому, потому что я пианистка с микроскопическим стажем. Но мой педагог сказала: я привезу тебе свои клавиши. И вот тут уже стало назад не повернуть. Когда я поняла, что педагог привезет свой инструмент специально для меня, и мне придется играть – эта мысль поглотила все остальные переживания. Мое волнение сконцентрировалось на Чайковском. Я поняла, что все будет хорошо, если я это сделаю. И я это сделала.

- А ты вообще человек, склонный к рефлексии?

- Со временем во мне этого стало меньше. Не могу сказать, что я теперь отношусь ко всему равнодушно, но лишнего перестала думать. Скажем так, сейчас период волнения очень сократился. Раньше ты просыпался утром в день спектакля и понимал, что тебя уже плющит и таращит, а сейчас тебя начинает таращить минут за 10 до выхода на сцену. И, как только я делаю шаг на сцену, я перестаю волноваться. Я там, где я есть и просто делаю свое дело. А хуже или лучше получится – вопрос космический.

- Твой юбилей заставил подводить какие-то итоги?

- Я никак не связываю себя с датой, и не кокетничаю сейчас как Полинезия, которой всегда 18 (Полинезия – попугай в спектакле «История доктора Дулиттла», роль Татьяны Рябоконь – М.Д.). Как бы тривиально не звучало, но действительно, мы такие, насколько себя ощущаем. Я себя ощущаю очень молодо, мне весело жить, поэтому итоги я не подвожу. Не терзаюсь мыслями, что кто-то в мои годы… да плевать, это не показатель. И что вообще есть показатель – деньги? успех? слава? Это очень условные показатели. А вот «Разумные встречи» – это показатель: то, что делается коллегами для коллеги и то, как это делается – это показатель того, что ты всю жизнь живешь с очень близкими тебе по духу людьми. В моей системе координат это важно. И что тут итожить – я хочу продолжать.

- Твое отношение к наградам?

- Чисто утилитарное. Есть вещи, которые позволяют тебе чувствовать себя более устойчиво в финансовом плане – звания из их числа. А так, мы знаем массу людей, которых забыли наградить, а они были очень достойны, и мы также знаем массу людей, которых наградили, а не очень понятно, за что. Награды приятны, когда они есть, но если их и нет, то это тоже не страшно.

- На «Разумных встречах» всегда присутствуют родственники и близкие главного героя, хотя на другие спектакли ходят не все и не всегда. Какие взаимоотношения у твоей семьи и НДТ?

- Хорошие взаимоотношения. Моя мама, дочь, муж и зять видели все спектакли; свекровь и сестра мужа бывают реже, но они знают, что я здесь всю жизнь и насколько это для меня важно. Людмила Ивановна, мама супруга, с которой мы недавно как раз на эту тему разговаривали, сказала: судя по тому, как со мной здоровались ваши сотрудники, ты обо мне в театре говоришь хорошо (смеется). Все семьи сотрудников – это святое. Мы так давно вместе, что стали одной большой семей. Родные понимают, что театр – это не просто увлечение юности, за это заплачена высокая цена, это всерьез, и отношение у всех уважительное.

- Не было моментов ревности к театру?

Я думаю, это нужно было бы спросить у дочери и у мужа… Наверняка, такие моменты были, но очень давно, когда мы все были совсем юными. Когда, например, мы готовили прогон «Мадрида» в Пушкине и могли реально остаться там ночевать. Подвиг, которого не повторить. Но тут еще надо понимать, что из Пушкина нам домой было ехать 2 часа, и если ты опоздал на электричку, то дальше ты сидишь там. Поэтому, конечно, случались ночевки. Но, повторюсь, это было уже совсем давно и давно всем понятно, что театр – это не шалость.

- Этой «шалости» 25 лет в этом году. Как ты оценишь форму и перспективы НДТ?

- Судя по притоку молодой крови в коллектив, я считаю, что мы живы, и у нас хорошие перспективы. Если бы мы начали загнивать, вокруг нас не роилась бы такое количество молодых людей. Лев Борисович, прозревая будущее, набрал и режиссуру, и актеров – они вносят в жизнь театра дополнительную энергию, молодость, и уносят реквизит и костюмы… Шучу волшебно! И есть твердое  ощущение, что жизнь и творческий процесс продолжаются. Я считаю, что театр стал крепким, зрелым, но о закате речи нет – очень много нового возникает сейчас в театре, много стало музыки, концерты, одноактовки молодых режиссеров. Мы растем и потолка не достигли.

- В этом сезоне у тебя еще одна новая роль – роль педагога мастерской Льва Эренбурга в РГИСИ, расскажи немного об этом.

- Я бесконечно благодарна Льву Борисовичу за то, что он предложил мне этим заниматься. Раньше, когда дочь была маленькой, я не могла бы себе этого позволить, а сейчас как раз настало время. Главное, что мне безумно нравится в педагогике – когда ты начинаешь учить, ты, наконец, понимаешь сам. Ты делишься со студентами особенностями и тонкостями профессии, заодно упорядочиваешь их для себя, они делаются более рельефными для тебя самого, это захватывает. Педагогика вынуждает больше читать, давно прочитанное покрылось пылью, его надо освежать, и это бодрит мозги.

- Какой Эренбург педагог сегодня? Он учит так же или ты видишь что-то новое?

Он стал много мягче, это говорит и Вадим Сквирский (актер и режиссер НДТ, педагог мастерской Л.Б. Эренбурга – М.Д.), и остальные коллеги. Когда мы учились, мы боялись его люто! Не прийти на мастерство можно было только мертвым. Сейчас атмосфера гораздо демократичнее, это не значит, что дисциплины нет, но она другая. И мне кажется, это правильно. Льва Борисовича совсем не назвать тираном – история театральной педагогики знавала гораздо более жестких. Мне кажется, одно время это был стиль театральной, балетной педагогики: сначала объяснить человеку, что он ничего из себя не представляет, прежде чем дать ему сказать свое слово в искусстве.

- Почему?

- Возможно (это то, что я слышала от преподавателей, придерживающихся «жестких» позиций), надо сразу объяснить молодому человеку, что он должен заработать право транслировать со сцены свои «идеи», показывать себя. Для начала надо эти «идеи» заиметь. Поэтому надо дать студиозусу понять, что он не умеет ни ходить, ни петь, ни танцевать, а потом его заново всему этому научить. Ирина Борисовна Малочевская или Аркадий Иосифович Кацман, легендарные педагоги ЛГИТМиК, имели довольно жёсткий стиль. У Льва Борисовича, к счастью, стиль не шибко жёсткий. Но лет, наверное, до 45-ти (моих), прежде чем ему позвонить и сказать, что я не приду на репетицию, я просто два часа думала как подойти к трубке (и не я одна). Там повисала пауза, он говорил: «Ну что ж, очень плохо…», и ты думал - всё! конец! я всё погубила – театр, себя, жизнь!.. (смеется) Но строгость худрука в начале становления НДТ была оправдана – тогда он сколачивал команду, театр и все надо было бросить на этот алтарь. А сейчас команда есть, она работает и не потому, что ее кто-то стимулирует, а потому что она это любит.

- И еще об одной твоей новой роли. Расскажи, что ты сейчас репетируешь?

- С режиссером Кириллом Сёминым и коллегами делаем «Мнимого больного» Мольера. А так как Кирилл Михайлович зело любит музыкальный компонент в своих постановках (и мы убедились, что это нравится не только нам, но и зрителям), спектакль будет музыкальным. С этим в связи, у меня возникла необходимость заниматься фортепиано. Я занималась музыкой очень много лет назад, так что, по сути, учусь заново. Но мой преподаватель говорит, что у меня хорошая база, и я довольно прытко восстанавливаю навыки. Надеюсь, к премьере через полгода, это будет выглядеть достойно. В спектакле мы намереваемся не только петь, а, может быть, даже танцевать. Это еще один жанр, неизведанный нами. У нас не оперетта, не музкомедия, не мюзикл, это какая-то небольшая драматический мюзикло-оперетто-драма, эта форма кажется нам  очень привлекательной. Вообще, у нас получается трогательная семейная история, человечная…на мой взгляд, сейчас не хватает такого материала. В год семьи мы ставим спектакль про семью, не ради галочки, а из интереса. Нас много кормят сериалами, где люди следят друг за другом, убивают, «заказывают», расчленяют, сживают со свету, и начинаешь думать про себя, видимо, я какая-то скучная, еще никого не заказала ни разу в жизни…(смеется) Потом показывают, в каких условиях герои живут, как разговаривают – и ты там себя не очень находишь, не очень понимаешь, с кем себя там ассоциировать и кому сопереживать. Мне кажется, сейчас не хватает таких фильмов, как, к примеру, «Покровские ворота», которые отражают жизнь людей с любовью к человеку, а не обличая его бесконечную низость и показывая, что человек – это животное. 

- «Мнимый больной» – пьеса про самодура-ипохондрика, который замучил всю семью своими жалобами и упреками. Про что он у вас?

- У нас есть спасительная формулировка «по мотивам» – мы берем остов пьесы Мольера и наращиваем на нее современное «мясо». Я пересмотрела много постановок этой вещи, и сложилось впечатление, что повестка пьесы, если ее никак не перерабатывать, звучит странно, не смешно, не работает. Ну бегает он со своими клистирами, как дурак, а все это терпят, и юмор из этого высекается не то чтобы большой, все немножко глуповаты, жадноваты, наивноваты… Вероятно, в 17 веке такая подача семейной драмы была хороша, но современный зритель много более искушен, а потому пьесу надо как-то трансформировать. Мольер – великий драматург, он это позволяет, и наша задача – на основу его пьесы, которая отображает взаимоотношения отцов и детей, мужей и жен 17-го века, нанизать современную историю отцов и детей из века 21-го. Основная проблема пьесы в нашем прочтении – в том, что в семье у каждого есть свое представление о счастье, и он изо всех сил тащит, выламывая руки, всех членов семьи к этому своему идеалу, а так как представление все же у каждого свое, то и получается, что «идеалы» налетают друг на друга, делая больно всем участникам «похода за семейным счастьем». Вот это, я полагаю, попадет в любого зрителя, который сейчас сидит в зале. 

- А что можешь сказать про свою героиню, служанку Туанетту?

- Она очень много занимается чужими жизнями и совсем не занимается своей. И в ней себя многие зрительницы будут узнавать. 

Мария Долматова, специально для портала «Культура Петербурга»

Обложка: Татьяна Рябоконь: «Что тут итожить – я хочу продолжать»

Материал подготовлен редакцией портала «Культура Петербурга». Цитирование или копирование возможно только со ссылкой на первоисточник: www.spbcult.ru